Сбились с пути: сооснователь 23andMe о том, чему учит история провального стартапа

23 марта компания 23andMe, созданная в 2006 году и занимавшаяся индивидуальным генетическим тестированием, объявила, что подает заявление о банкротстве. Ее сооснователями были финансовый аналитик Энн Воджицки и специалист по генетике Линда Эйви. Идея бизнеса принадлежала Эйви. Воджицки тогда встречалась с сооснователем Google Сергеем Брином (позднее они поженились). Он и познакомил их. Эйви считала, что партнерство с Воджицки будет выгодным для бизнеса: Энн была умной и целеустремленной, а Брин мог стать влиятельным покровителем, писала газета The Wall Street Journal. В 2009 году Линда Эйви покинула компанию, официально — по собственному желанию. Но The Wall Street Journal пишет, что инициатором увольнения была Воджицки, которая хотела сама руководить бизнесом. Oninvest публикует мнение Эйви о причинах краха бизнеса 23andMe. Оригинал опубликован в ее блоге в сети X. 

Как сооснователь 23andMe, я почувствовала, что на фоне последних новостей настало время высказать свое мнение о компании. Я стала свидетельницей крушения идеи и бренда, которые могли бы стать ведущей мировой платформой цифрового здравоохранения.

Идея создания 23andMe пришла ко мне после многих лет работы в сфере научных исследований в США — в Сан-Франциско, Бостоне, Сан-Диего и округе Колумбия. Я работала в таких компаниях, как Applied Biosystems, Molecular Dynamics, Perlegen и Affymetrix. В традиционных исследованиях сценарий был неизменным: данные собирались для определенной цели, проводился анализ, публиковались статьи. Но практически не было возможности повторно привлечь людей, предоставивших свои образцы, и тем более обеспечить им доступ к их данным. Одна история особенно мне запомнилась: у Оги Ньето диагностировали боковой амиотрофический синдром или болезнь Лу Герига. У него были средства для финансирования генетического исследования этого заболевания, но, когда он попросил предоставить ему данные, на которые он выделил деньги, исследователи отказались, сославшись на протоколы, запрещающие делиться подобной информацией.

В начале 2000-х я несколько раз посещала конференцию по персонализированной медицине в Гарварде. Все говорили о будущем, где каждому пациенту будут подбирать лекарства индивидуально. Это звучало потрясающе, но если подсчитать объем данных, необходимых для реализации этой мечты и учесть медленные темпы научных исследований, становилось ясно, что без кардинальных перемен это утопия. Как вообще должны были собираться данные?

23andMe предлагала новую модель — поддерживать постоянную связь с пользователями и предоставлять им прямой доступ к их ДНК. Мы создали канал взаимодействия с людьми, которые оплачивали доступ к своим данным, и тем самым открыли уникальную возможность для изучения взаимосвязи между ДНК и состоянием здоровья способами, которые раньше были недоступны даже в рамках государственных исследований.

Эта концепция возникла во время моей работы в Perlegen Sciences (2003–2005) — компании, которая стремилась выявить генетические вариации и определить их связь с заболеваниями. Мы разрабатывали «ДНК-чипы», позволяющие анализировать вариации по всему геному. Новая стратегия заключалась в том, чтобы собрать образцы у пациентов, выделить и проанализировать ДНК, а затем сопоставить генетические маркеры у больных и здоровых людей. Моя задача состояла в поиске образцов с различными заболеваниями и привлечении финансирования для исследований. Я встречалась со множеством благотворительных фондов и пациентских организаций. Именно тогда я познакомилась с Фондом Майкла Дж. Фокса, который профинансировал первое в своем роде исследование болезни Паркинсона, проведенное Perlegen. И так я познакомилась с Сергеем Брином, сооснователем Google и крупным  спонсором фонда.

Я видела недостатки традиционных исследований. Многие заболевания, которые мы изучали, были сложными и требовали большего, чем просто диагностика. Чем глубже я погружалась в изучение аутизма, биполярного расстройства и синдрома хронической усталости, тем очевиднее становилось, что нам нужно больше данных о причинах этих диагнозов. Основной справочник медицинской диагностики — Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам (DSM-4, как его тогда называли) — определяло эти состояния исключительно по симптомам, но многие из них, вероятно, имеют подтипы с разными причинами возникновения. Это была классическая проблема «что посеешь, то и пожнешь»: если изначально диагноз поставлен неточно, то и генетическая картина будет искаженной. Кроме того, сбор ДНК у пациентов был непростой задачей. В традиционных научных исследованиях это означало забор крови, а то и хуже — биопсию кожи.

Часть решения этой проблемы нашлась на одной из выставок, где я наткнулась на стенд стартапа DNA Genotek. Они утверждали, что могут получить высококачественную ДНК из образца слюны. Из любопытства я взяла тест-набор и привезла его в Perlegen. Ученые отнеслись к этому скептически, но согласились провести эксперимент. Меня выбрали в качестве «плевателя». Вскоре выяснилось, что метод отлично работает. Еще больше меня заинтересовало, что они предложили проанализировать мою ДНК с помощью одного из наших чипов GWAS. Мои данные хранились на одном из серверов нашей компании, и я была на крючке. Могу я получить копию? Этот вопрос вызвал гораздо больше обеспокоенности, чем я могла предположить. В итоге отдел кадров заставил меня подписать документ, освобождающий компанию от ответственности за любую информацию, которую я могла бы узнать.

Меня осенило — если мне самой захотелось получить доступ к своим данным, разве других не заинтересует то же самое? Возможность лучше узнать, что делает нас «нами», казалась очевидной. Концепция быстро начала приобретать форму. К тому времени я уже перешла в Affymetrix и предложила руководству идею создания стартапа, ориентированного на потребителей. По сей день я благодарна Стиву Фодору, Сью Сигел, Греггу Фергусу и Тейну Крейнеру и другим, кто поддержал мое стремление воплотить эту идею в жизнь.

Создание веб-платформы для изучения ДНК оказалось непростой задачей. На разработку защищенной базы данных, анализ генетических маркеров, создание пользовательского интерфейса и доступных объяснений для широкой аудитории ушло больше года. Мы консультировались с учеными, включая целый день жестких вопросов и ответов в Институте Броуда, а также информировали главу Управления по контроля за качеством пищевым продуктов и лекарств (FDA) о наших планах. Наш научный консультативный совет состоял из экспертов со всей страны. Вскоре после запуска мы организовали «23andWe» — исследовательскую инициативу для сбора дополнительных данных через опросы.

Я не хотела останавливаться на этом. Я понимала, что нам нужно продолжать взаимодействовать с пользователями: что, если бы мы начали отслеживать симптомы, анализы крови, реакции на лекарства, влияние окружающей среды и так далее? Сколько всего могли бы рассказать нам клиенты! И действительно, мы были приятно удивлены их высокой вовлеченностью в опросы. Но этот метод позволяет собрать лишь ограниченные данные. Было множество других способов копать глубже. К тому же, одноразовый сбор ДНК не мог быть устойчивой бизнес-моделью.

Параллельно я активно выступала против патентования генов — задолго до того, как Верховный суд запретил их в 2013 году. Корреляция генов и человеческих качеств не является изобретением, заслуживающим патентной защиты, и с этической точки зрения это казалось неправильным. Позже я узнала, что 23andMe подавала заявки на такие патенты без моего ведома.

В 2009 году мое время в компании неожиданно закончилось: моя соучредительница Энн убедила совет директоров, что именно она должна возглавить компанию. И, честно говоря, я была не в восторге от курса, который с этого момента взял 23andMe. После моего ухода, Энн обеспечила себе контрольный пакет голосов, фактически устранив влияние совета, несмотря на то, что в ходе последующих этапов привлечения инвестиций он расширялся. Хорошо это или плохо, последнее слово всегда оставалось за ней. Неудивительно, что совет директоров покинул компанию в прошлом году.

При своем зарождении 23andMe заняла уникальную позицию — задолго до начала цифровой революции в здравоохранении. Больно осознавать, что компания могла бы стать «Google цифрового здравоохранения» и сформировать персонализированную медицину. Компания собрала одну из крупнейших баз генетических данных в мире и, надо отдать должное Энн, создала сильный потребительский бренд. Можно лишь представить, насколько ценным мог бы стать этот массив данных, объединяющий результаты анализов, углубленное секвенирование генома, информацию с носимых устройств и предлагающий практические инсайты. Но теперь рынок фрагментирован, а данные разрознены между разными компаниями. Без постоянного развития ориентированных на потребителей продуктов и без надлежащего управления 23andMe сбилась с пути. А общество упустило ключевую возможность продвинуть идею персонализированного здравоохранения. Более 14 млн человек, поверивших в эту концепцию, заслуживают того, чтобы их данные оказались в надежных руках — с новым руководством и ясным видением. Однако потребителям стоит с осторожностью делиться своей информацией, если они не уверены в ее безопасном и этичном использовании.

История 23andMe содержит множество уроков. Найти баланс между желанием основателя контролировать компанию и надзором совета директоров крайне важно — иначе зачем вообще нужен совет? В Кремниевой долине распространено убеждение, что богатство автоматически означает безупречное деловое чутье. Но даже самая блестящая идея зависит от динамики внутри команды основателей и их способности прислушиваться к обратной связи.  

Как венчурный инвестор, я переношу эти уроки в сферу биотехнологий, реалистично оценивая возможности этой отрасли. Будущее здравоохранения, управляемое ИИ, уже наступило. И хотя эпоха, последовавшая за расшифровкой генома с ее бесконечными возможностями в цифровом здравоохранении, уже позади, новые компании могут появиться и создать ту самую мечту — глобальный массив данных о человеческом здоровье. Я верю, что нас ждут великие инновации, способные воплотить это в жизнь. И я была бы счастлива стать частью этого будущего.